Когда то у Юрия Мороза в рассылке Школа своего дела (а ныне Институт Юрия Мороза) я прочитала о классной методике по оздоровлению тела — Исцеляющий импульс Голтиса. Зашла по ссылке на сайт и восхитилась этим мужчиной. Он делает всё то, о чем я только мечтаю: путешествует по миру, снимает красивое виде и фото, делает много добрых дел, в том числе помогая людям исцелиться через его методику.

Я захотела познакомиться с ним и его методикой. Написала по электронной почте письмо, предложила организовать его семинар по Исцеляющему импульсу в моем городе.

К сожалению на моё предложение не откликнулись, но через некоторое время мне предложили организовать практический курс по Исцеляющему импульсу его ученице Натальи Ливановой.

Я с радостью согласилась- мечты и в правду сбываются, хоть и не всегда так как мы хотим :) Но все нужное нам к нам приходит обязательно.

Я уже ни раз говорила и писала какие плюсы мне дал Исцеляющий импульс: я стала стройнее, тело сильное, лёгкое, звонкое, уменьшились объёмы в нужных местах, я таких результатов не добивалась в 18 лет ходя в тренажёрный зал.

Ещё в этой системе есть очень важный и большой плюс для меня- я не трачу своё время на походы и поездки во всевозможные спортивные центры, я всё делаю дома.

Голтиса я так ни разу не видела, но смотрела диск с интервью Голтса. Меня поразила его искренность, чистота, с какой открытостью он говорит. У меня даже возникло ощущение, что передо мной ребёнок, ещё не испорченный обществом.

… а теперь продолжение (начало в 37, 38 выпуске рассылки)

РАСКРЫТЬ СЕРДЦЕ…

А что у них в допросном арсенале было из технических новшеств?

А из технических новшеств у них имелась морозильная камера. Именно благодаря ей, кстати, меня перевели из зиндана – места, где до казни "складируют" откровенно отстойных негодяев, в "приличную" камеру, где ожидают суда "тройки" и неизбежно следующей из него смертной казни персонажи изрядно провинившиеся, но признанные правоверными.

Меня подняли на очередной допрос и посадили в морозильную камеру. Не голым – в майке и штанах. Температура где-то градусов двадцать-тридцать мороза. Я понял, что сделать ничего не могу – придется торчать в этой камере столько, сколько они захотят меня там держать. Смирился и стал молиться… И так мне хорошо сделалось – прямо жарко даже. А они сквозь обогреваемые окошки за мной наблюдают. Часов шесть-семь держали. А мне даже в кайф. Представил себе, что я на воле, где-то в Антарктике… Сижу в морозильнике – и мне тепло. Даже мурашек на коже не было. А когда вывели меня оттуда, то первым делом спросили: "Что это было? Твой Бог?" Я ответил, что да – Он самый.

После этого они меня явно за уважали и в обратно яму загонять не стали. "Верующий, – говорят, – хорошо…" И перевели меня в люкс-камеру для приговоренных… Провели по коридорам, железными дверями погрюкали, открывается очередная дверь, и тут мне в нос – духан такой, что я чуть не упал. "Все, думаю – спекся. В яме-то хоть воздух свежий более-менее есть. А тут – явно душегубка какая-то…" Для меня ведь воздух затхлый – хуже нет. Я дома в Киеве зимой балконную дверь открытой часто держу, потому что воздуха свежего в квартире не хватает…

Дверь за мной захлопнулась. Снимаю повязку с глаз и вижу, что нахожусь в крохотной комнатушке – типа конуры – без окон и каких-либо других признаков вентиляции… Свежий воздух попадает в камеру только тогда, когда открывается дверь из коридора. Дышать нечем абсолютно, чувствуешь себя рыбой, которую из воды вынули и на песок уронили. И я понимаю, что вот теперь буду медленно умирать. Никаких нар, естественно, нет и в помине. Дали тонкую войлочную постилку – на бетонном полу спать – что ж, и на том спасибо. И закрыли дверь…

Народу в камере – двенадцать человек мусульман, я – тринадцатый христианин. "Да, – думаю, – нескладуха…" Совсем я здесь чужой… И в глаза им всем по-очереди смотрю. И вижу – ничего подобного, не чужой я здесь. Все они – такие же смертники, как и я, а перед лицом смерти – сами понимаете. И еще вот что я увидел – нет среди них ни одного негодяя, ни одного поддонка отпетого, ни одной сволочи… У всех глаза – ясные и светлые… Ну да, тюрьма-то не уголовная, тюрьма к ведомству госбезопасности относится… Минут пять мы с ними друг на дружку глядели, а потом я почувствовал: приняли они меня в свою предсмертную стаю, признали своим – таким же, как они…

Один из узников когда-то служил в американских ВВС наемным летчиком – за что, собственно, и попал… Этот человек хорошо говорил по-английски. Через него я общался со всеми остальными. Времени между допросами было немерено – так что мы успели не только пообщаться, но и сдружиться. Каждый рассказывал о своей судьбе, о том, как и почему сюда попал. Фактически, это были исповеди. Люди просто исповедовались друг другу – ни мечети, ни церкви, ни муллы, ни батюшки… Никаких "официальных" каналов обращения к Богу… Так что ничего другого не остается – только исповедь от сердца к сердцу… Собственно, тоже вполне прямой путь обращения к Господу…

Слушал я их истории и понимал: каждая история, каждая судьба – отдельная книга… У одного в Афгане – тяжело больной отец – человек решил перейти границу и в Иране заработать денег на лечение. У другого – больная жена с семью детьми, и опять же – перешел границу только для того, чтобы заработать в Иране денег. Были и те, кто перевозил через границу наркотики. Одних подставили – они понятия не имели, что в грузе спрятана наркота… Другие пошли на преступление сознательно – но что характерно – все от безысходности. Например, чтобы заработать денег на закупку продовольствия для бедствующего кишлака… Одного арестовали за хранение оружия… Ему угрожали, обещали вырезать всю семью – он купил оружие – с этим оружием его и взяли… Больше всего меня поразило то, что никто не жаловался на свою судьбу, никто не жалел о себе лично… Сокрушались только по поводу того, что не сумели довести до конца задуманное… "Как же мой отец, ведь у него нет больше никого?.." "Как же семью спасти? Ведь без меня им не выжить?.." И мы молились – не о спасении, о прощении грехов. На спасение никто не рассчитывал…

Они молились по-мусульмански, я – по-христиански. Временами я даже чувствовал себя неловко: они молились в час ночи, в четыре часа утра… Я-то как христианин в это время могу спать… А у них – все серьезно! Однажды даже драка началась… Кто-то фразу из Корана не так произнес – все остальные на него с кулаками набросились… Пришлось вступиться. Они говорят: "Голтис, ведь он текст Корана переиначил…" А я им в ответ на это прямо целую лекцию прочитал. Сказал, что текст, конечно, значение имеет, но важно главное – чтобы человек сердцем к Богу обращался… "Ведь он же брат ваш, – говорю, – вы же все знаете его, если он и ошибся – разве это повод с побоями на него набрасываться? Самое главное он делает правильно – он обращается к Аллаху из глубины своего сердца…" Проняло, просили они у него прощения… И меня благодарили за то, что вмешался, не дал им облик людской потерять…

Короче, все было хорошо… Кормили смертников изобильно – что называется, "на убой". Меня это с самого начала поразило – в камере было полно орехов, сухофруктов, другой еды. Все сложено аккуратненько, чистенько так… Ешь – не хочу. Уважают у них смертников… Наверное, это во всех культурах так. Смертник – он смертник и есть…

Но я не ел. Меня как только из ямы в камеру перевели, и я понял – все, смертной казни не миновать, так сразу же на сухое голодание сел. Очень уж истязаний во время казни боялся, решил – лучше от голода умереть. Три недели – и все, чао бэби… Сокамерники сначала сокрушались, уговаривали, спрашивали все: Голтис, ну почему ты не ешь? Ну поешь с нами, нам смотреть на тебя больно… Только я непреклонен был. " Братья, – говорю, – горец я, потому в неволе мне не жить, и мучить себя муками смертными я никому не позволю, так что не уговаривайте, есть и пить все равно не стану… В неволе – не могу. Коль суждено мне умереть, я намерен сделать это сам по себе – без содействия палача… Хоть в этом хочу остаться свободным…" Они все поняли и больше о еде со мной не заговаривали…

Когда кого-то уводили на допрос, все молились за него – чтобы он смог перенести страдания… Каждый мог чистосердечно признаться, рассказать свои историю, но те, кто допрашивал – не верили, и пытались все-таки выбить "правду" – имена, явки, пароли… Я это по себе знал – мне тоже не верили… Они, видимо, считали как-то так: "Убить-то мы их все равно убьем, но, пока они живы, информации нужно получить как можно больше." И допрашивали… С допросов возвращались в состоянии… Смотреть было больно. Я, как и все, тяжело переживал боль и страдания каждого из сокамерников, и, так же, как все, молился… Но только моим молитвам так трудно было прорываться наверх – настолько намоленный мусульманский эгрегор в тех краях… Плотный – христианской молитве сквозь него пробиться – ой как сложно…

Однако я все время чувствовал – откуда-то издалека сверху пробивается ко мне сила спасения. И в какой-то момент я почувствовал ее – я буквально увидел руку своего Ангела-спасителя и понял, что Он прорвался ко мне сквозь исламский эгрегор… И у меня появилось странное ощущение. Я чувствовал Его поддержку и слышал, как он шепчет где-то совсем рядом: "Голтис, спокойно, все будет класс…" Я стал вспоминать всю свою жизнь, рассказывал ребятам о своих путешествиях, о Карпатах, об Украине, о подвигах человеческого духа, свидетелем которых был. Они слушали с широко открытыми глазами и говорили, что не верят в безнадежность моего положения. "Не может быть, Голтис, чтобы Бог оставил тебя в этот раз – ведь всю твою жизнь он словно нес тебя в ладонях…" – так они говорили. И что-то во мне словно переключилось…

Наступила ночь, я заснул…

И конечно, сон твой в очередной раз оказался вещим…

Точно. Это у меня способ общения с Миром такой – "сновидение".

И о чем был твой сон на этот раз?

О том, что, вопреки всему – здравому смыслу, логике событий, даже вопреки законам военного времени – ситуация изменится… И знаком моего спасения должна стать птица…

Какая птица? У вас ведь там, ты говоришь, даже отдушины не было, не то чтобы окошка. Откуда птица?

А вот слушайте дальше…

Проходит день и вдруг нас почему-то решают вывести на прогулку в крохотный тюремный дворик. Наверное, чтобы перед очередной серией допросов мы воздухом свежим подышали – сил поднабрались… Ведь если человек ослаблен, мучить его неудобно – то и дело сознание теряет… Вот… Провели нас по коридорам – масса переходов, двери железные громыхают – лабиринт самый настоящий… Еще и глаза завязаны. Наконец, вышли на свежий воздух. Снимают повязки с глаз – и я вижу над тюремным забором кроны деревьев, клочок синего неба, лучи солнечные… Я не могу передать словами, что почувствовал в тот момент. Я ведь и так без ума влюблен в природу, солнце, небо, свободу… А тут еще после ямы, после конуры без воздуха… Такое умиротворение внутри вдруг установилось – тишина абсолютная, и ровный свободный покой. Это даже больше, чем ощущение счастья…

Ходим по кругу, я тихонько молюсь Господу, благодарю Его за то, что дал мне возможность перед смертью увидеть хотя бы частицу этого Мира – Мира, который я так люблю… И вдруг вижу – летит горлица – голубь дикий… Начинает над нами кружиться и курлыкать – словно весть какую хочет передать… Я тут же сон свой недавний вспомнил и сообразил: вот оно – знамение… И такая радость меня охватила!.. Я ведь горлиц люблю очень – хорошие птицы, добрые. В Карпатах часто ко мне прилетали, курлыкали. У меня с ними – старая дружба… И я понял, что нужно готовиться – скоро ситуация начнет меняться, и это будет уже не очередная проделки демона, а самая что ни есть настоящая десница Господня. И мне уже сделалось все равно – что там меня впереди ожидает – смерть, истязания тела, души – все это уже не имело значения…

И в ночь того же дня снится мне сон. Еще один вещий сон, который вообще стал кульминацией всей моей иранской тюремной эпопеи.

Снится мне светлое облачко – то самое, которое приходило когда-то в детстве. И оно говорит: "Голтис, сегодня произойдет чудо, но ты должен произнести слова, которые закрыты в твоем сердце. Тебе необходимо раскрыть сердце и рассказать на допросе все то, что ты чувствуешь по отношению к этим людям, по отношению к этой религии, по отношению к этой стране. Просто открой сердце и говори голосом своего сердца". И приходит ко мне во сне текст – целая речь – минут на сорок. Я понимаю, что именно ее должен буду воспроизвести. Но понимаю также и то, что текст речи – не просто слова, а целый поток магических формул. И чтобы их восприняли, нужен очень точный перевод – с учетом информации, "зашитой" в интонации, в настрое… Я своему Ангелу-облачку говорю: "Для того, чтобы это все передать, потребуется правильный складный перевод. А меня допрашивают мужики, которые двух слов по-русски связать не могут…" И приходит мне в ответ информация, что с переводчиком все сложится как нельзя лучше – будет девушка, которая все переведет в точности, а главное – душевно, тоже – от всего сердца. Главное – раскрыть сердце и добыть оттуда текст…

Утром просыпаюсь, рассказываю сокамерникам о своем сне. И они – все, как один – вдохновились, говорят: "Голтис, быстро записывай речь свою!" Стали в дверь стучать, попросили охранника, чтобы принес бумагу и ручку. Тот куда-то сбегал, принес огрызок карандаша и клочок бумажки… Я вижу – на нем даже тезисно ничего записать мне не удастся. И чувствую, как уходит информация, прячется куда-то, забываю я речь – и ничего не могу поделать, так как даже ниточка, связывающая меня с моей речью – и та растворяется… Тут открывается дверь и меня вызывают на допрос…

Это – начало сюжетной кульминации, да?

Еще нет… Повязка на глазах – ведут по коридорам – вводят в допросную комнату – ставят на колени лицом к стене. Это – стандартная процедура. И тут я слышу за спиной незнакомые голоса. Разговаривают трое мужчин – раньше ни один из них меня не допрашивал. Голоса мужественные и, судя по выговору, принадлежат людям значительно более интеллигентным, чем те офицеры, с которыми мне приходилось общаться прежде. Я не знаю языка и не понимаю, о чем они говорят. Но голоса – очень "правильные", голоса истинных воинов, голоса мужественных людей, с которыми я могу прямо общаться "от сердца к сердцу"… Они понравились мне – с первого услышанного мною звука. Однако до общения еще далеко: ведь я для них пока что американский шпион, враг. А такие люди с врагами не церемонятся и ни на какое компромиссное общение не пойдут. В то же время я понимал, что это как раз и есть "тройка" – то, что заменяет здесь суд – эти люди призваны решить мою судьбу, и их решение будет окончательным… Я должен заставить их выслушать меня. Но как?... И тут они обращаются ко мне через переводчика – я слышу приятный молодой женский голос – и идеально чистый русский язык… У меня буквально сердце замерло. Девушка-переводчик! Та, о которой предупреждал мой Ангел-хранитель! И я говорю: "Девушка, мне тебя послал сам Господь. Я видел сон – мне необходимо произнести свою решающую речь, она займет минут сорок, но они должны ее выслушать, потому что я буду говорить из глубины своего сердца и обращаться буду к их сердцам, ведь я им не враг, хотя они меня таковым и считают." Тут иранцы вмешались – раздраженно так это – на своем языке начали требовать от нее, чтобы она прекратила со мной общаться, а только переводила их вопросы и мои ответы. Она перевела им то, что я сказал. Я почувствовал, как еще более усилилось их раздражение. "Какая речь?! Какие сорок минут?! Мы задаем вопросы – он отвечает!" Тогда я сказал, что отлично понимаю их отношение ко мне, понимаю, что нарушил закон, и готов понести наказание. Я сказал, что готов к смерти и самой смерти не боюсь. Но есть закон, который превыше всех других человеческих законов, который одинаково действует всегда и везде – независимо от политической системы, религии, нации. Этот закон – закон сердца. И мое обращение – обращение к ним не от меня лично, но от лица именно этого самого высшего человеческого закона. Поэтому я прошу их выслушать меня. Не важно, каков будет их приговор для меня лично, однако ведь могут быть и другие люди, которые окажутся на моем месте – такие же, как я – те кто не собирается причинять зло народу Ирана, кто считает всех людей братьями и желает их стране лишь могущества и процветания… И если они выслушают меня сейчас, то, возможно, в будущем смогут лучше различать врагов и честных людей…

И я начал говорить. Слова, которые, вроде бы, забылись, сами собой полились из моего сердца. Судьи замолчали – это был монолог. Я говорил, девушка-переводчик переводила…

Прошло минут сорок. Я сказал все и замолчал. Они тоже не произносили ни слова. Несколько минут гробового молчания… А когда они стали обсуждать между собой то, что я сказал, я вдруг услышал, что голоса их утратили свою жесткость и даже как-то немного … Девушка вообще расплакалась и, всхлипывая, сказала: "Голтис, вроде бы, все хорошо…"

Минут пять они совещались. Потом один из них – наверное, старший по званию – заговорил. Девушка переводила: "Голтис, ты знаешь, произошло чудо. Твои слова произвели переворот в наши душах и в наших сердцах. Мы не будем говорить много слов. Ты свободен." Девушка после того, как перевела эти слова, просто разрыдалась. А они говорят: "Голтис, иди в камеру, возьми вещи, попрощайся с друзьями… Мы ждем тебя для последнего слова." И я слышу, что плачет не только девушка, их голоса – голоса этих мужественных людей, высоких чинов госбезопасности перманентно воюющей страны – тоже дрожат…

Ты пришел в камеру, сказал, что тебя отпускают… Каково другим узникам было такое услышать – им-то ведь предстояло там остаться и погибнуть?.. Тяжело, наверное, новость пережили… Кто-то, наверное, в депрессию впал, кто-то – обозлился… А кто-то завидовал… Да?

О! А вот теперь – кульминация сюжета…

Итак, проводят меня по коридорам, открывается дверь камеры… Это как раз и был тот самый заветный миг, ради которого вся история со мною и приключилась… Самое мощное переживание в моей жизни… Снимаю с глаз повязку и вижу – двенадцать пар сияющих радостью глаз. Они все поняли – и то, что я вспомнил свой текст, и то, что меня выслушали, и даже то, что судьи не только не приговорили меня к смерти, но и признали полностью невиновным… Пять минут молчания, взгляды глаза в глаза… Я заглянул в душу каждого из двенадцати – и везде прочел только одно: неуемную радость по поводу моего избавления… Ни единого даже малейшего намека на депрессию, злость, зависть… Представляете – каждый из них был обречен на мучительную смерть. Завтра, послезавтра, через неделю, через месяц – всех их ждали руки палача… Каждый знал, что пощады не будет. И каждый радовался, как ребенок, моему спасению – спасению совсем чужого человека, иноверца!.. Не то, чтобы зависти – даже тени сожаления не было во взгляде ни у одного из них! Я это видел – вот за что я безмерно благодарен Господу. Именно в тот миг я понял, что на самом деле есть истина жизни, истина Пути Сердца. Истина самоотречения и любви, которых ждет от нас Бог. И я не сдержался – из моих глаз потекли слезы… А они подумали, что им померещилось, что на самом деле все наоборот – и я по-прежнему обречен – точно так же, как они… На лица всех двенадцати упала тень жуткого разочарования и неподдельного ужаса. Я понял, что и это – тоже совершенно искренне… Они о чем-то быстро заговорили между собой, а потом спросили у того, кто владел английским: "Голтис – он что, не вспомнил?! Он не свободен?! Почему он плачет?!" Тот перевел вопрос. Я ответил: "Со мной все нормально, братья, я свободен. Но как я могу радоваться, зная, что вы остаетесь здесь? Я увидел в ваших душах высшее откровение жизни – радость по поводу спасения чужого человека, иноверца – и это в то время, когда все вы обречены. Вот что омрачает радость моего избавления…" И тут снова – всплеск радостного веселья. Они начали меня обнимать, трясти, если бы не было потолка – наверняка стали бы качать… Это было чудо, высшее духовное откровение!.. Им было в тот момент наплевать на их собственную судьбу – каждый из них радовался моему спасению, как своему собственному! Ну, и, разумеется, быстренько начали вытаскивать из загашников все, что было вкусненького, и принялись уговаривать меня поесть – типа отметить с ними мое чудесное избавление. Но я говорю, что нельзя мне на девятый день сухого голодания есть – если поем, то свобода мне уже не понадобится. Так, чуть-чуть какого-то сухофрукта пожевал и выплюнул… Они согласились, что и правда – нельзя. Разве ради того мне избавление вышло, чтобы я от заворота кишок загнулся? Стали прощаться. И я услышал слова, которых никогда не забуду: "Голтис, ты знаешь, твой Бог оказался сильнее нашего, так помолись Ему за спасение наших душ". Я пообещал. Постучал в дверь. Мне завязали глаза. Вывели из камеры. Провели по коридорам. Заводят в комнату, снимают повязку. На столе – деньги. Говорят: "Вот, Голтис, все деньги, которые были у тебя в момент задержания. Пересчитай…" Я говорю: "Да Бог с ними – с деньгами, вы мне жизнь подарили и свободу – деньги себе оставьте." "Нет, – говорят, – так не пойдет, закон есть закон – пересчитай и забирай. Нам твои деньги не нужны…" В-общем, заставили-таки меня деньги пересчитать – ни один доллар не пропал, все вернули полностью. Говорят: "Машину твою мы разобрали всю до последнего винтика, все обыскали. Вот ключи – проверь исправность автомобиля и наличие всех подарков, которые в машине лежали." А там их больше сотни было. Ничто не пропало. "Вот, – говорят, – твоя камера, фотоаппарат…" Больше всего меня поразило знаете что? Вместо конфискованной кассеты с записью они выдали мне точно такую же – чистую, в заводской упаковке… Специально в Мешхеде купили в магазине. Вот так…

А ведь могли забрать все… Меня – как шпиона – к стенке, машину – конфисковать в пользу ведомства госбезопасности, деньги – поделить, им еще бы премии выдали и по службе благодарность объявили бы. А может, и повысили бы в званиях… Вот вам и мусульмане… Раскрыли сердца свои перед иноверцем, которого врагом считали, поверили – и поступили честь по чести… И вот, когда мы уже с ними прощались, я говорю: "Парни, еще пару слов позвольте? Много времени вашего не отниму, но сказать должен… Говорить буду от сердца – поверьте мне еще раз, как поверили пару часов назад." И я стал в таком "конспективном формате" рассказывать им истории всех двенадцати сокамерников. Минут двадцать рассказывал. Они выслушали, посовещались немного и говорят: "Знаешь, сегодня день чудес. Второе чудо случилось – мы даем тебе слово Шариата, что никто из твоих друзей не будет казнен. Мы пересмотрим все дела. Кого-то отпустим, кому-то придется срок отсидеть, но в живых останутся все двенадцать… Мы все поняли." Я им поверил – они говорили искренне. Такие люди слов на ветер не бросают… Я видел их глаза. Жаль только – не видел я того, что творилось в камере, когда узникам объявили о помиловании…

Все что ли?

Почти, но не совсем. Сажусь в джип, по компасу еду – ориентироваться по их дорожным знакам невозможно – выставил азимут, пробираюсь по Мешхеду в направлении Сиракса. И в зеркало поглядываю: за мной "хвост". Ну, это естественно – решили меня немного "проводить". И тут я понимаю, что сейчас у меня закончится бензин. Денег иранских нет. Доллары поменять по закону я могу только в банке. Расплачиваться за товары и услуги валютой – опять угодить туда, откуда только что выбрался. А "хвост" не отстает. Не было бы его – расплатился бы валютой – там ее охотно принимают, хоть и наказуемое это дело… Пять лет тюрьмы за расчет в валюте или обменные операции между частными лицами. Только в банке… А банки все закрыты – вторая половина дня уже… Понимаю: придется ночевать в Мешхеде – ждать завтрашнего дня, чтобы деньги "по-правильному" обменять и заправиться. Абсурд! Ну как я теперь – после всего, что произошло – могу такое вытерпеть? Никак не могу… Подъезжаю к заправке – прошу залить полный бак, даю десять долларов – но так, чтобы человека не подставить – говорю: "Аккуратно, за мной хвост…" Он быстро прячет деньги, кивает, наливает полный бак – все прошло гладко, парни из машин сопровождения ничего не заметили…

Слушай, видеокамеру они тебе отдали, отснятую пленку заменили… А фотоаппарат? И то, что ты нелегально снимал в Бандрабасе?

Пленки, которые я в Бандрабасе снимал, они проявили. Спрашивали: "Голтис, это ведь компромат на нашу страну, так ведь?" Я им ответил, что снимал для себя, а вовсе не для публикации. "Вы же, – говорю, – видели мое кино – там все о красоте вашей страны…" Короче, закрыли они на мои фото-опусы глаза…

Да… В-общем, заправился, купил за доллар ящик цитрусовых, пробрался сквозь путаницу улиц, выехал за город… Смотрю – "хвост" отстал. За городскую черту меня вывели, развернулись – уехали. На закате остановился на том месте, где меня арестовали, посмотрел на солнышко и отправился в Сиракс.

Ребята тебя там все еще ждали?

Разумеется. Сказали, что будут ждать – и ждали. Это не те люди, которые говорят и не делают. В Сираксе возле гостиницы стояли их машины. Я спросил у служителя, в каком номере парни остановились. Подхожу к двери, слышу – бу-бу-бу – разговаривают. Слов не разобрать, но голоса – грустные-прегрустные… Я захожу – и тут история заканчивается…

С любовью и уважением, Тамара.